1 reply to this topic

[Iriska]

Пол Боулз ПОД ПОКРОВОМ НЕБЕС

В начале романа Пола Боулза «Покров небес» американский путешественник Порт Морсби уныло бродит по алжирскому городу Орану. К нему пристает араб по имени Смаил и предлагает утехи молодой танцовщицы. Мужчины отправляются к ней в палатку. Она готовим им чай, смотрит на Порта темными глазами -- тот не может не заметить, что весь лоб ее покрыт татуировками цвета индиго -- и спрашивает, слыхал ли он историю об Аутке, Мимуне и Аиче. Поскольку по-французски она не говорит, историю ему рассказывает Смаил.

Аутка, Мимуна и Аича -- три танцовщицы с гор, которым больше всего на свете хотелось одного: выпить чаю в Сахаре. После множества разочарований в любви они сложили вместе все свои деньги, купили чайник и стаканы и с караваном отправились в пустыню. В конце концов, они сошли с верблюдов и отправились пешком, постоянно видя на горизонте другие, более высокие барханы, которые следовало перевалить. Наконец, они взобрались на вершину высочайшей дюны и приготовили все к чаепитию. Но сначала решили прилечь вздремнуть:

«И потом, -- Смаил сделал паузу и взглянул на Порта, -- много дней спустя мимо проходил другой караван, и какой-то человек заметил что-то на вершине самого высокого бархана. Когда пошли посмотреть, то нашли там Аутку, Мимуну и Аичу: они по-прежнему лежали так же, как легли когда-то вздремнуть. А все три их стакана, -- он поднял маленький чайный стакан, -- были полны песка. Вот так они и выпили свой чай в Сахаре.»
Наступило долгое молчание. Очевидно, это и был конец истории.

Порт озадачен. Однако для тех, кто знаком с работами Боулза, это не только конец истории, но и конец всего романа, в каком-то смысле. Порт, его жена Кит и их приятель Таннер тоже направляются в Сахару. А персонажи Боулза, которые ищут пустыни, непременно ее находят. В его рассказе «Далекий случай», чью «сущность», по его собственному признанию, он стремился воссоздать в «Покрове небес», профессора лингвистики похищает племя кочевников, чей язык он собирался изучить; кочевники отрезают ему язык, наряжают в консервные крышки и заставляют паясничать себе на потеху. В «Нежной добыче» соплеменники мстят за убийство своих собратьев, закапывая убийцу по самое горло в песок:

Когда они скрылись из виду, мунгаринец умолк, пережидая холодные часы, пока солнце не принесет первое тепло, за ним -- жару, жажду, пламя, виденья. А потом он уже не знал, где он, не чувствовал холода. Ветер нес по земле песок, песок набивался ему в рот, а он пел.

Боулз отодвинул сахарский туризм на тысячу лет назад. Кроме этого, он разрушил соглашение рассказчика с читателем, ту подразумеваемую гарантию, что главный герой, с которым читатель себя олицетворяет больше всего, преуспеет или, по крайней мере, выдержит, подобно Эмме Бовари, до конца книги, где с ним или с ней можно будет разделаться, сведя повествование к приятному состоянию меланхолии. Даже новички быстро начинают ощущать в работах Боулза ту бездну, над которой должна быть натянута страховочная сетка, и с ужасом ждут начала представления под самым куполом. Однако ужас -- лишь плата за вход в мир Боулза. Многие отбрасывают книгу, дочитав до середины, и это неудивительно. Покориться «Покрову небес» -- это как подвергнуться пересадке сердца без наркоза: вы должны согласиться на то, чтобы какой-то миг созерцать, каково жить вовсе без сердца.

Пол Боулз был сыном лонг-айлендского зубного врача и всю жизнь спасался от стоматологии, Лонг-Айленда и того, чтобы считаться чьим-то сыном. В своей автобиографии «Не останавливаясь» Боулз без дальнейших объяснений отметил только, что в его семье было традицией уродовать сыновьям носы молотком; что когда ему исполнилось шесть недель, отец вынес его на ветер и снег; а однажды ночью он с удивлением отметил, что «я только швырнул в отца мясницкий нож». Юбилейное пятидесятилетнее издание «Покрова небес» должно дать нам возможность оценить, насколько далеко Боулз ушел от дома.

Фактически, новое издание для этого настолько же бесполезно, как и сам Боулз, поскольку запоздало (когда книга вышла прошлой осенью, исполнился пятьдесят один год со времени ее первоначальной публикации в 1949 году) и скудно. Редакторы, по всей видимости, капитулировали перед общепринятым поверьем, что «Покров небес» бежит толкований. (Экранизации Бернардо Бертолуччи, выпущенной в 1990 году, не удалось передать всего ужаса книги, одновременно став поистине ужасной.) В книгу вошла единственная интерпретация -- оригинальная заметка в «Таймс Бук Ревью» «Аллегория человека и его Сахары», принадлежащая перу друга Боулза Теннесси Уильямса, в которой книга объявляется «аллегорией духовного путешествия полностью сознательного человека в совроеменный опыт». (Очевидно, раньше существовала какая-то неясность относительно того, что может значить слово «аллегория».) В своем гномическом предисловии, завершающем критический аппарат издания, сам Боулз отмечает, что рукопись была отвергнута «Даблдэй», издателем, с которым уже был подписан контракт, на основании того, что это «не роман», и, в конце концов, опубликована издательством «Нью Дайрекшнз» тиражом всего лишь в 3,500 экземпляров. То, что эти обстоятельства саднят и полвека спустя, -- а он, к тому же, пинает и своего тогдашнего агента, -- доказывает, что Боулз -- истинный писатель.

Когда же он в 36 лет начал «Покров небес», это совсем не было ясно. Повидавший мир экспатриат, только что решивший поселиться в Марокко, Боулз был известен как композитор, протеже Аарона Копланда, способный сочинять душевные мелодии. Чувствуя, что «сочинение музыки -- недостаточное очистительное средство», он незадолго до этого обратился к литературе и спринтерским рывком написал пригоршню быстрых, резких, мрачных рассказов. Первый роман свой он, фактически, написал только для того, чтобы опубликовали сборник рассказов. Не пристало ему и подкреплять каждую сцену «подробностями, почерпнутыми из жизни в тот день, когда это пишется,» -- а он жил в Фесе, -- «вне зависимости от того, уместным окажется конечное сопоставление или нет». Курс своего сочинительства он отклонял впоследствии еще дальше тем, что поглощал кучи маджуна -- галлюциногенной пасты из каннабиса.

В свете получившейся рукописи, первоначальный тираж «Нью Дайрекшенз», должно быть, выглядел оптимистически. Работа Боулза низвергала почтение к расширяющим кругозор аспектам путешествия, силе западных идеалов, священной природе существования и фундаментальной человеческой порядочности. Не прославляя ничего, кроме собственной точности, книга казалась равнодушной, далекой, не-американской; как позднее отмечал Гор Видал, Боулз «пишет так, будто "Моби Дик" так никогда и не написали».

Поразительно, но модернистская сосулька Боулза стала бестселлером. Десять недель книга продержалась в списке «Таймс», и в первый год было продано более двухсот тысяч экземпляров издания в мягкой обложке. В хоре похвал книге Уильям Карлос Уильямс присоединился к Теннесси Уильямсу и поместил ее на первое место в списке «Книг, которые я прочел в этом году», подготовленном им для «Таймс». Книга стала популярной главным образом потому, что прочитывалась как экзотическая травелогия. Рецензия в «Тайме», озаглавленная «Секс и песок», предлагает это неверное толкование так: «жуткая, сверхсексуальная сахарская авантюра, в полном комплекте с караванами верблюдов, симпатичными арабами, французскими офицерами и гаремом».


Десять лет спустя, когда шумиха вокруг секса в барханах утихла, и все меньший успех последующих (все более отстраненных) романов Боулза отвел от него лучи прожекторов, Норман Мейлер объяснил, почему «Покров небес» был тихонько подхвачен ценителями искусств. «Пол Боулз открыл мир Хиповости, -- писал Мейлер. -- Он впустил внутрь убийство, наркотики, инцест, смерть Квадрата (Порта Морсби), зов оргии, конец цивилизации; он пригласил всех нас к этим темам.» Боулз был Пестрым Дудочником дозволенности, и компания сексуально нетрадиционных писателей-битников последовала за ним прочь из мэйнстрима. Трумэн Капоте, Уильям Берроуз и Аллен Гинзберг повели за собой паству маргиналов, рок-звезд и прочих бездельников, которые совершали паломничества в Танжер, чтобы поглощать маджун и мизантропию у ног Мастера. Боулз был менее знаменит, чем многие его гости. На групповых фотографиях он -- сухопарая фигура у самого края кадра, держит в пальцах сигарету, несмело смотрит в объектив. И тем не менее он -- единственный художник во всей этой разношерстной группе, который наверняка всех переживет.

Подобно портретной фотокамере, невыразительный голос Боулза предлагает некую форму абсолютной объективности, и его подход к повествованию, детализирующий поведение, но мотивацию оставляющий незаполненной, идеально подходит его вялым персонажам. «Покров небес» начинается, когда Порт, Кит и Таннер только-только высаживаются на берег в Оране. Мы так никогда и не узнаем, как они познакомились, откуда приехали или куда, в конечном итоге, направляются -- только то, что у них есть смутное намерение исследовать пустыню. Порт, писатель-дилетант -- насмешливый и смятенный, его пронизывает «глубинный внутренний холод, котрый ничто не способно изменить». Кит, его жена, с которой он живет уже двенадцать лет, хороша собой, встревожена, и «другие люди сами по себе беспокоили ее не больше, чем мраморную статую беспокоят ползающие по ней мухи». Таннер красив и туп. Кочевники нового поколения, ни один из них даже отдаленно не вызывает сочувствия.

Путешественники дрейфуют к югу, время от времени пересекаясь с Лайлами, британской парочкой матери с сыном -- клоакой истерии, безнравственности и гнилостности. После того, как Порт проводит ночь с танцовщицей, Кит позволяет Таннеру соблазнить себя. После чего Порт бросает Таннера с Лайлами, а сам бежит с Кит к еще более далеким городкам в надежде оживить в пустыне их умирающий брак.

Кит начинает сомневаться в этой возможности, а затем и в запасах своего человеческого сострадания, когда в поисках местного колорита вторгается в вагон четвертого класса:
Дорогу ей преграждал диколицый человек, державший отрубленную овечью голову, чьи агатовые глаза неподвижно смотрели из глазниц. «Ох!» -- простонала она. Человек флегматично взглянул на нее, даже не пошевелившись, чтобы она могла пройти. Напрягаясь изо всех сил, она пробилась мимо него, задев юбкой окровавленную овечью шею... Повернувшись спиной к дождю, она схватилась за железный поручень и заглянула в самое отвратительное человеческое лицо, которое ей приходилось видеть. Человек был одет в какие-то европейские обноски, а на голове у него был джутовый мешок, наподобие хаика. На месте же носа у него зиял темный треугольный провал, а странные сплюснутые губы были белы. Без всякого повода она почему-то подумала о львиной морде; она не могла отвести взгляд от этого лица.

Недоверчивая зачарованность Кит проявляется как естественная, хоть и недостаточная реакция на преисподнюю других людей. Что же касается Порта, то его парализует всевозрастающая убежденность в том, что во вселенной нет никакого смысла. На хребте, выходящем на пустыню, Порт кладет голову на колени Кит, когда они смотрят на закат:

«Небо здесь очень странное. У меня часто такое ощущение, когда я смотрю на него, что там -- что-то твердое, и оно защищает нас от того, что за ним.»
Кит поежилась, когда переспросила: «От того, что за ним?»
«Да.»
«Но что же -- за ним?» Голос ее был очень тих.
«Ничего, наверное. Только тьма. Абсолютная ночь.»

Кит со страхом предчувствует беду и пытается бежать; Порт ожидает беду и спешит ей навстречу. Он -- не квадрат, как этого хотелось бы Мейлеру, а разочарованный паломник, стремящийся к отдохновению от жажды стремления. Несмотря на его небрежную жестокость по отношению к Кит и Таннеру, его изматывающий душу поиск располагает нас к нему. Нам он начинал нравиться медленно, но как раз в тот момент, когда он нравится нам очень сильно, примерно в середине романа, Порт заболевает тифом. Он лежит при смерти на пыльном полу в гарнизоне Сба, Кит у изголовья пытается кормить его супом, а песок пустыни бьется о дверь снаружи. Кульминация его поиска -- в агонии и бреду:

Многоножка может, даже разрезанная на кусочки. Каждая часть может передвигаться сама по себе. Более того -- каждая нога дергается, лежа отдельно на полу.
В каждом ухе звучал вой, и разнице в их тоне была так узка, что вибрация напоминала ему, когда проводишь ногтем по краю новой монетки.

Сначала мимоходом стирается личность Порта, а затем -- и его жизнь. Читатели, научившиеся доверять Порту, часто забывают, что нельзя доверять Боулзу. Однако, Порт в конце приходит к своему миру: «Дотянись, проткни тонкую ткань небесного покрова, отдохни.» Возвратившись к звездной пыли, из которой мы все вышли, он выполняет географическое обещание собственного имени -- точки отправления и конечного пункта. Оставшуюся часть романа Кит воплощает уже свое имя(1): становится дорожной сумкой, вместилищем чужих страстей. Пережив травматическую амнезию после смерти Порта, она пристает к каравану верблюдов, идущему на юг. Каждую ночь, пересекая Сахару, вожаки каравана отводят Кит в сторону и насилуют ее. Позднее ее бьют и отравляют. Тем не менее, когда американским властям, в конце концов, удается вернуть ее в Оран, она поворачивается и бежит, предполождительно -- обратно в пустыню.

Через полвека после того, как «Покров небес» очертил для жаждущей, но необученной аудитории мир распущенности, показав путь Хью Хефнеру, мы уже утопаем в образах секса и подкамливаемой корпорациями хиповости -- и нам, вероятно, нужно не больше их, а меньше. Боулз же предлагает современному читателю видение не альтернативной жизни, а скоре побега от жизни вообще.

Звучит это зловеще -- так оно и есть. Как Боулз отмечал в письме издателю, говоря о «Покрове небес»: «Тени никогда не хватает, слепящий свет всегда ярче по мере того, как путешествие продолжается. А оно вынуждено продолжаться -- оазиса, в которм можно остаться, не существует.» Боулзу к тому же нравилось цитировать афоризм Кафки: «С определенной точки возврата назад уже не будет. Это та точка, которой нужно достичь.» Кит, оставаясь живой и цепляясь за собственное безумие, проваливает этот экзамен. Порт, умерев, -- сдает.

Боулз искал смерти -- так или иначе -- всю свою жизнь, и ему, должно быть, казалось, мрачной шуткой, что он задержался в Танжере на десятки лет. В предисловии к нынешнему изданию, написанном в 1998 году, он заключает, что, несмотря на множество препятствий к публикации, «роман родился в добром здравии и теперь, пятьдесят лет спустя, даже живее своего автора.» Год назад, в 88 лет, Боулз, наконец, умер. Роман до сих пор жив. Он -- крик о помощи, он перекатывается, звучит каждым своим эхо и тревожно напоминает торжествующий вопль.
(1) Одно из значений слова kit -- ранец, вещевой мешок. -- Прим. переводчика.
Перевел М.Немцов
«Нью-Йоркер», 15 января 2001 г.
Тэд Френд
ГОДЫ В ПУСТЫНЕ «Покрову небес» — пятьдесят лет

Невидимый Наблюдатель. Памяти Пола Боулза
Ведущий Дмитрий Волчек, радио "Свобода", 13 января 2000 года

Spoiler

Дмитрий Волчек:
"Невидимый наблюдатель". На 88-м году жизни в Марокко умер американский писатель и композитор Пол Боулз.

Дженнифер Бейчвол:
"Очень знаменательно, что Боулз умер перед самым концом 20-го века, потому что он сам был воплощением 20-го века и для него перешагнуть рубеж 2000-го года было бы абсолютно бессмысленным".
В России Боулза знали прежде всего по фильму Бернарда Бертолуччи - экранизации романа "Под покровом небес".

Бернардо Бертолуччи:
"Широкая публика, к сожалению, с большим опозданием открывает великих писателей, особенно самых сложных и, как правило, самых лучших. После моего фильма роман Боулза стал бестселлером, и не только в Италии. Может быть широкая публика открыла для себя Боулза благодаря фильму, но это вовсе не означает, что он не был великим писателем. Успех у публики никогда не был доказательством величия".
"Невидимый наблюдатель" - название книги о Поле Боулзе, написанной Кристофером Сойером-Луцано. Оно может показаться слегка претенциозным, но автор настаивает на этом определении, указывая, что травматические эпизоды детства Боулза, брутальность его отца, мрачного деспота, даже садиста, определили позицию "невидимого наблюдателя" - предельный случай эскапизма. Автобиографическим называет Сойер-Луцано рассказ Боулза "Замерзшие поля" (мальчик мечтает о том, что придет волк и загрызет его отца). Боулз всегда чувствовал вину за то, что выбирал никчемные, с точки зрения отца, артистические профессии. Ученик композитора Арона Копланда, Боулз добился удивительных успехов в музыке. Его первыми литературными опытами были "автоматические стихи" - подражание сюрреалистам. Гертруда Стайн сказала ему, что он не поэт, и Боулз согласился. Принадлежащая к числу знаменитых литературных анекдотов история о том, как Пол Боулз оказался в Марокко, где прожил с небольшими перерывами без малого 60 лет, тоже связана с именем Гертруды Стайн. Сам писатель рассказывал, что Стайн распорядилась однажды: "Вы должны поехать в Танжер". Боулз даже не знал, где этот город находится, но решил повиноваться и безропотно отправился выполнять приказание. 16 лет вместе со своей женой, писательницей Джейн Боулз, он проводит в путешествиях - Индия, Мексика, Франция. Но затем возвращается в Марокко и решает обосноваться в Танжере. В 49-м году он завершает свой первый, самый знаменитый роман "Под покровом небес", несколько десятилетий спустя признанный экспертами журнала "Тайм" одним из ста лучших романов 20-го века. Исследований, посвященных жизни Боулза немало, среди них уже упоминавшаяся монография Кристофера Сойера-Луцано, да и сам Боулз написал мемуары, книгу, которую его друг Уильям Берроуз с иронией именовал "Ничего не рассказывая". Наконец, о жизни Пола Боулза было сделано два документальных фильма, только что в Соединенных Штатах вышел третий и, по мнению критики, самый лучший. Сошлюсь на мнение Девида Кроненберга, сказавшего так: "Это та беседа с Полом Боулзом, о которой вы всегда мечтали". Фильм повторяет название второго романа Боулза "Пусть падает". Его режиссер Дженнифер Бейчвол начала съемки в 96-м году, когда были живы ближайшие друзья Боулза - Уильям Берроуз и Ален Гинзберг. Пол Боулз умер в танжерской больнице 18-го ноября, а три дня спустя в Нью-Йорке состоялась церемония вручения премии "Эмми" за 99-й год. Одним из лауреатов стала картина "Пусть падает". Накануне церемонии Дженнифер Бейчвол рассказала моей коллеге Марине Ефимовой о своей работе над фильмом.

Дженнифер Бейчвол:
Я читала книги Боулза еще подростком и в 18 лет сбежала в Марокко, в основном из-за того, что была страстно увлечена тем, как он описывал эту страну. Я прожила там год и познакомилась с Боулзом. Так что нашему знакомству уже 20 лет. Поначалу я чувствовала себя неловко - я ведь явилась незванной к его дверям. Я просто сказала таксисту, что хочу повидать Пола Боулза, и он привез меня к его дому. Боулз жил в очень скромной квартире, заваленной вещами, подушки на полу, дымились благовония, камин постоянно горел. Меня поразило, что создатель таких мрачных, даже жутких сюжетов и человек, которого я встретила, казалось, не имели ничего общего. Это был такой респектабельный, сдержанный джентльмен, которому больше бы подошел писательский кабинет в Европе, а не такое экзотическое место, как Северная Африка. Все эти 20 лет я продолжала следить за жизнью Боулза, читала интервью с ним, видела телепередачи, но он никогда не раскрывался в них. И я думала: никто не нашел к нему правильного подхода, он вовсе не подходит для традиционной биографии, ему нужна совершенно другая форма, почти монолог.

Дмитрий Волчек:
Кристофер Сойер-Луцано пишет, что перед тем как поехать в Танжер, Боулз намеревался обосноваться во Франции, считая, что там сможет избавиться от чувства вины за то, что он художник. Но вместо Франции, где статус художника высок - замечает биограф - Боулз оказался в Марокко, стране, где не только его искусство, но и он сам, как человек, оказался невидимым. Он растворился в культуре, не желавшей его принимать, получить признание он мог разве что обратившись в ислам. Но Боулз выбрал маску невидимого наблюдателя, и она его вполне устраивала. Дженнифер Бейчвол называет и другую причину, определившую решение Боулза не покидать Марокко.

Дженнифер Бейчвол:
Марокко нравилось ему еще и потому, что когда он туда приехал, это было совершенно примитивное общество, без машин, телефонов и прочих "ловушек" современной западной жизни. Ему нравилось это. Думаю, его привлекала идея бегства от цивилизации. Он категорически отвергал массовую американскую культуру. Представление об успехе, материализм, честолюбие - все эти вещи его совершенно не привлекали. И я думаю, что он был бы намного счастливее, если бы Марокко оставалось таким же, как в 30-40-е годы, когда он впервые туда приехал, общество, словно потерянное во времени. Очень знаменательно, что Боулз умер перед самым концом 20-го века, потому что он сам был воплощением 20-го века и для него перешагнуть рубеж 2000-го года было бы абсолютно бессмысленным. Он принадлежал к выдающемуся литературному поколению - Гертруда Стайн, Труман Капоте, Теннеси Уильямс, Гор Видал, которые были его современниками, и затем писатели-битники - Гинзберг, Берроуз, Керуак. Все они приезжали к нему в Марокко, и он был для них своего рода крестным отцом.

Дмитрий Волчек:
Лучшее документальное свидетельство жизни международной колонии в Марокко - книга американского журналиста Джона Хопкинса "Танжерские дневники". Список знаменитостей, с которыми Хопкинс общался в Марокко, бесконечен. Здесь Сол Беллоу и Жан Жене, Ив-Сен Лоран и Рудольф Нуриев, психоделический гуру Тимоти Лири и музыканты из группы "Битлз". Но чаще всего на страницах дневников Хопкинса встречаются имена Пола и Джейн Боулз. Для других персонажей книги Танжер был лишь еще одним пунктом в странствиях по экзотическим местам. Но Боулз решил остаться в Марокко даже после революции 56-го года - провозглашения независимости страны и отмены интернационального статуса Танжера, когда артистическая колония опустела, и город потерял привлекательность для международной богемы.
Первым перевел прозу Боулза на русский язык петербургский поэт Аркадий Драгомощенко. Притча "Гиена" в его переводе появилась в середине 80-х в ленинградском самиздате.
- Аркадий, вы были первым переводчиком Боулза в России. Я прекрасно помню, с каким восторгом вы читали его рассказ "Гиена", если я не ошибаюсь, это было в 85-м году на заседании "Клуба-81". Что вас тогда привлекло?

Аркадий Драгомощенко:
Митя, это очень сложный вопрос, потому что Боулз не настолько прост, невзирая на свою кажущуюся простоту, человек, который постоянно, как писатель, ускользает. Но вот тот остаток, который всегда нельзя было схватить в нем при всей его кажущейся простоте, он и привлекал. Потому что казалось, что если ты переведешь, ты каким-то образом заберешься пальцами в него, нащупаешь вот этот ускользающий, непостижимый "шестой элемент". Но история очень простая, дело в том, что я получил тогда совершенно неожиданно для себя - я не знал Боулза - несколько ящиков книг от Джона Мартина и среди них случайно обнаружил этого писателя.
Из рассказа "Гиена":
"Пересекая пустыню, аист летел на север. Почувствовав жажду, он принялся искать воду и долетел до гор Кхан-эль-Кхар. В одном из ущелий заприметил небольшое озерцо. Скользнув между скал вниз, аист опустился на берег, затем шагнул в воду и стал пить. В ту же минуту, прихрамывая, к озерцу подошла гиена и, завидев пьющего аиста, сказала: "И далек ли твой путь?". Аисту прежде не доводилось встречаться с гиенами. "Так вот она какая - гиена" - подумал он и стал наблюдать за ней, так как был уже наслышан, что если даже одна капля мочи ненароком на кого попадет, тот последует за гиеной, куда бы та его ни повела. "Скоро наступит зима, - сказал аист - я держу путь на север". А, произнеся это, он отодвинулся подальше от берега и гиены. Но там было довольно глубоко и, чтобы не потерять равновесия, аисту пришлось несколько раз взмахнуть крыльями. Гиена обошла озерцо и теперь рассматривала аиста с противоположного берега. "Я знаю, что у тебя на уме, - сказала гиена. - Ты веришь всем этим басням обо мне. Но думаешь ли ты, что я и впрямь обладаю такой силой? Да, возможно в далеком прошлом гиены были способны на это, но теперь, теперь мы ничем не отличаемся от других. Хотя знаешь, моя моча настигла бы тебя и там, где ты сейчас стоишь. А толку? Конечно, если я тебе неприятна, ты можешь уйти на середину озера, уж там ты будешь в полной безопасности".

Дмитрий Волчек:
Уильям Берроуз в своем дневнике последних дней жизни пишет о Боулзе: "В Поле присутствовала какая-то зловещая тьма как в недопроявленной пленке". Мне очень нравится это замечание. Вы почувствовали эту зловещую тьму?

Аркадий Драгомощенко:
Да. На цитату Берроуза я мог бы вспомнить слова Славоя Жижека, который пишет о фотографиях (опять-таки, заметьте, фотографиях) "Титаника", которые стали возможны совершенно недавно. Он говорит о том, что они вызывают ужас, не потому что представляют какую-то метафору конца века и так далее, но глядя, пишет он, на снимки затонувшего лайнера, мы оказываемся в сфере запретного, в месте, которое должно остаться невидимым. То, что оказалось доступным нашему зрению, это своего рода окаменевший лес наслаждений. Боулз, заметьте, в некоторых вещах в конце своей жизни говорил о переходе из мира в мир и возможности постижения некой тайны, неких предписаний, полученных в ином мире. Ну еще тут момент нужно учитывать тот, что он, видимо, намеренно выбрал то место, где поселиться - Танжер. В самом месте разрыва и соединения европейской и дикой африканской культуры, мусульманской.

Дмитрий Волчек:
Я думаю, еще и потому что Марокко это страна, где магия это обыденное повседневное дело, и Боулз - магический писатель, не в том пошлом смысле, как, например, Маркес, в совершенно другом.

Аркадий Драгомощенко:
Не фантасмагория, но, скорее, фантазм.
"Гиена скосила глаза. "Счастливчик. - Сказала она. - Тебя называют святым и мудрым. Правда, сейчас ты мне не кажешься ни тем, ни другим". "То есть как?" - спросил аист. "Если ты и в самом деле не чужд мудрости и пониманию, ты должен знать, что магия просто ничто, пылинка на ветру. И все в руке Аллаха. И если ты действительно это знаешь, тебе нечего бояться". Аист долгое время не отвечал, он думал. Он поднял ногу и держал ее перед собой, согнутую в колене. Ущелье налилось красным светом заката. Гиена тоже молчала. Не отрываясь, она смотрела на аиста, ожидая, когда тот прервет молчание. Наконец аист опустил ногу, открыл клюв и молвил: "Из твоих слов следует, что тот, кто верит в магию, грешен?" В ответ Гиена расхохоталась: "Лично я ничего не говорила о грехе, это ты говоришь, ну так ты у нас мудрец. А я в этом мире не только для того, чтобы бесконечно препираться по части истинного и ложного. Жить ночь за ночью - мне этого вполне достаточно. Не секрет, что каждый мечтает споткнуться о мой труп".

Дмитрий Волчек:
Аркадий, если говорить о судьбе Боулза в России, она просто удивительно не благополучная - всего лишь 4 рассказа переведено и те опубликованы в каких-то малотиражных журналах. Вам кажется - это случайность или есть какое-то объяснение, почему никто не берется переводить Боулза на русский?

Аркадий Драгомощенко:
Во-первых, он не доступен по так называемому энциклопедическому уровню, поскольку имя его было мало известно, прости, и за рубежом, да и в Америке его переоткрыли совершенно недавно, буквально в 80-х годах. Во-вторых, он не настолько выигрышен, чтобы завоевать какие-то рубежи при переводе одной или двух вещей. Потому что он важен в своем собственном литературном проекте от начала и до конца. Как вы сами сказали, он не фантасмагоричен, как вот та самая магическая школа, он затерт, стерт, намеренно тускл, и здесь для переводчика не раскрываются многообещающие горизонты. Но, возможно, сейчас, как обычно после смерти какого-то писателя, начинают все обращать внимание. Хотя я не уверен в том, что опять переводчики обратят на него внимание.

Дмитрий Волчек:
Есть ли какие-то специфические проблемы, с которыми сталкивается переводчик Боулза?

Аркадий Драгомощенко:
Я думаю, что он не находит тех кладов, которые переводчик прозы, коммерческой прозы, не экспериментальной прозы, всегда должен находить, иначе он не стал бы переводить. Во-первых, либо это должно быть уже известное имя, либо сам текст должен дарить сразу же после начала какие-то подарки. Тут подарков нет, тут нужно эти подарки доставать самому, потому что их надо находить, так же как в пустыне, в общем-то, нет никаких подарков.
"В пещере царила непроглядная тьма. Аист остановился как вкопанный: "Где ты?" - спросил он гиену. "Здесь" - ответила гиена. "Почему ты смеешься?" - спросил аист. "Я подумала - до чего непостижим этот мир. - Отозвалась гиена - Святой вошел в мою пещеру, потому что верил в магию". "Не понял" - сказал аист. "Ну, это потому, что ты смущен. Но только теперь ты сможешь понять, что у меня с магией нет ничего общего. Я ничем не отличаюсь от других в этом мире". Аист молчал и задыхался от источаемой гиеной вони. Потом со вздохом сказал: "Безусловно, ты права, нет иной власти, кроме власти Аллаха". "Я безмерно счастлива,- дыша Аисту прямо в клюв, воскликнула Гиена - Я счастлива, что ты это в конце концов понял". И тут же свернула ему шею, разодрав ее лапами. Аист вздрогнул и повалился на бок. "Аллах одарил меня большим, нежели магией. - выдохнула Гиена. - Он дал мне мозги". Аист лежал без движения. Впрочем, он было попытался сказать еще что-то о том, что нет власти, кроме власти Аллаха, но клюв его широко открылся во тьме, и это был конец. Уходя, гиена обронила через плечо: "Спустя минуту ты будешь мертв, а через десять дней я вернусь, к тому времени ты созреешь". Прошло десять дней. Гиена пришла в пещеру и нашла аиста там, где оставила. Муравьев не было. "Отлично" - сказала гиена. Затем она сожрала то, что хотела сожрать и вышла на широкую плиту, прикрывавшую вход сверху. Там под луной, постояв некоторое время, она выблевала то, что сожрала, а после, полизав блевотину, принялась кататься в ней, втирая ее в шкуру. А после того гиена вознесла благодарение Аллаху за глаза, которые видели в неверном лунном свете, за нюх, позволявший чуять падаль по ветру. Она покаталась еще немного, а в конце тщательно вылизала под собой камень. И еще какое-то время неподвижно лежала на нем, тяжко дыша и поводя боками, прежде чем вскочить и прыгнуть на свою тропу".

Дмитрий Волчек:
Великолепно изучив форму марокканского устного рассказа, Пол Боулз неизменно сохранял статус "невидимого наблюдателя".

Дженнифер Бейчвол:
Меня всегда удивляло, что, несмотря на то, что он столько лет прожил в Марокко, почти 60, он так и не стал местным, марокканцем, не растворился в этой культуре. Он оставался наблюдателем, посторонним. И я думаю, что Боулз решил остаться в Марокко навсегда не в последнюю очередь из-за того, что эта культура столь непроницаема. Ему это нравилось. Ему нравилось всегда оставаться иностранцем.

Дмитрий Волчек:
В России с прозой Пола Боулза знакомы немногие. Но надо сказать, что и в Европе он приобрел настоящую известность только после появления фильма Бернарда Бертолуччи "Под покровом небес" (оригинальное итальянское название "Чай в пустыне"). Картина, которую по праву считают шедевром Бертолуччи, вышла на экраны в 90-м году, и лишь тогда роман, написанный в 49-м, попал в европейские списки бестселлеров. Бернардо Бертолуччи охотно принял предложение участвовать в этом выпуске "Экслибриса" и рассказал нашему корреспонденту в Риме Ирине Стоиловой о том, как он познакомился с автором впечатлившей его книги и уговорил его сняться в картине в роли рассказчика.

Бернардо Бертолуччи:
Эта идея возникла у меня во время съемок. Я постоянно говорил себе: не хочу, чтобы фильм получился литературным. Я не люблю литературные картины. Вместо того, чтобы делать визуальную иллюстрацию романа, я хотел показать литературный элемент физически, показать лицо автора - Пола Боулза. Вы, может быть, помните, он появляется в начале и в конце фильма, его глаза, прекрасные голубые глаза, я бы сказал цвета океана, смотрят в камеру. Создается впечатление, что фильм исходит из глаз Боулза. И в последнем кадре камера снова приближается к его глазам, точно история возвращается в мысли ее создателя. Так я пытался убрать этот неуместный в кино литературный элемент и показать литературу в ее материальности - автора из плоти и крови. Сначала, когда я предложил это Полу, он слегка растерялся. Но потом ему это показалось интересным, и он, как это часто бывает с замкнутыми людьми, живущими в одиночестве и внезапно нарушающими табу, стал наслаждаться этой ролью. Оказавшись в веселом хаосе съемочной группы, такие люди получают огромное удовольствие и начинают по-настоящему развлекаться.


Дмитрий Волчек:
Написанный давним поклонником Боулза Марком Пеплоу, сценарий фильма Бернардо Бертолуччи "Под покровом небес" не во всем буквально следует роману. Бертолуччи говорит, что, несмотря на это, Боулз был очень доволен картиной и найти с ним общий язык на съемочной площадке было легко.

Бернардо Бертолуччи:
Еще в начале съемок я сказал ему: "Видишь, Пол, когда создается фильм по роману, писатель должен согласиться с одним условием, что выразительные средства кино отличаются от литературных. Поэтому иногда, чтобы остаться верным духу романа, необходимо изменить его внешний слой". И он согласился со мной. Так же как когда-то согласился со мной Моравиа, когда я снимал "Конформиста". Для того, чтобы остаться верным духу, иногда приходится изменить букву. Многие говорили мне о трудном характере Пола, это верно, но с ним произошло то же, что с Марлоном Брандо во время съемок "Последнего танго в Париже". Все мне говорили: Брандо невыносим, он тебя изведет, он бог знает что себе позволяет. Но он оказался самым любезным, гибким и уступчивым актером из всех, с кем я встречался в своей жизни. Вообще важна обоюдная связь. Один поток шел от Пола Боулза ко мне и другой от меня к Боулзу. Эти два потока могли жестоко сталкиваться друг с другом, а могли и слиться. И мне удалось повернуть наши отношения в сторону слияния стремлений и симпатий.

Дмитрий Волчек:
Позиция стороннего наблюдателя или, если воспользоваться определением Вадима Шершеневича, "великолепного очевидца", не помешала Боулзу, прекрасно знавшего арабский, проникнуть в среду закрытую для иностранцев. Он стал первым европейцем, собравшим коллекцию устных рассказов курильщиков гашиша, многовековой марокканской традиции так называемых "историй кайфа". Вооружившись трубками, сказители собираются в кафе и, впадая в транс, описывают свои видения. В предисловии к сборнику "Сто верблюдов во дворе" Боулз пишет о марокканской устной литературе: "Курильщики гашиша говорят о двух мирах - одном, подчиняющемся неумолимым законам природы, и втором, когда человеку открывается новая реальность. Канабис умело перетасовывает элементы физической вселенной с тем, чтобы они соответствовали желаниям курильщика". В 60-м году Боулз, исследуя этот принцип раздваивающейся реальности, начал писать цикл из четырех рассказов, в сюжете которых совмещены взаимопротиворечащие элементы, а персонажи вовсе не связаны между собой. Услышанные от марокканцев истории он соединял наподобие мозаики, конструкция которой продиктована наркотической эйфорией. Рискованный опыт экстремальной фольклористики Боулз описывает не без мрачной иронии в рассказе "Далекий случай", кстати, одном из немногих переведенных на русский. Это рассказ об американском профессоре-лингвисте, изучавшем в Марокко арабские диалекты. Наивный ученый оказывается в плену у работорговцев, использующих его для потехи на ярмарках. Забавляя народ, профессор, потерявший человеческий облик, лает, прыгает и корчит рожи. Отношение марокканской элиты к Боулзу всегда было двойственным - уважение, с одной стороны, зависть и даже неприязнь, с другой. Марокканский писатель Омар Мунир сказал мне не без раздражения, что Боулз стал знаменитым в первую очередь потому, что он американец; будь он арабом, его бы никто не заметил. "Америка никогда не простит Марокко отмены статуса интерзоны" - сказал Омар Мунир, но тут же добавил:

Омар Мунир:
Боулз познакомил нас с устной марокканской литературой, а ведь этого не делал ни один марокканский писатель. Его присутствие в Танжере играло очень важную роль в жизни города, в частности, в привлечении туристов в Марокко. Его уход для нас, марокканских писателей, колоссальная потеря, мы всегда будем помнить о нем, все марокканцы, марокканская интеллигенция и в особенности танжерцы. Он был одним из нас, настоящим танжерцем, у него было множество друзей, например, писатель Мухаммед Шукри, с которым он был неразлучен. Многие марокканские писатели специально ездили в Танжер, чтобы его повидать. Я думаю, что это последний из больших писателей-путешественников. Мне кажется, его место в одном ряду с Ги де Мопассаном, Альфонсом Доде и Анатолем Франсом.

Дмитрий Волчек:
Бернардо Бертолуччи говорит о любви Боулза и его героев к путешествиям как об экзистенциальной потребности убежать от самого себя.

Бернардо Бертолуччи:
Я думаю, что Пола Боулза хорошо характеризует такое его замечание: "Турист отличается от путешественника тем, что турист приезжает куда-то и тут же начинает собирать чемоданы, с нетерпением ожидая возвращения домой. А когда великий путешественник приезжает туда, куда хотел, он устремляет свой взор все дальше и дальше. Для великого путешественника не существует конечного пункта назначения". И Пол был таким великим путешественником, он не был туристом. Очень важной чертой его книг, например, романа "Под покровом небес", является именно постоянная потребность передвижения, жажда путешествовать, путешествовать. Тут два мотива - во-первых, чтобы как можно дальше уйти от того, что ты не любишь в себе самом. В романе "Под покровом небес" два главных героя американца, и они не любят послевоенную Америку. С другой стороны - это страсть отправиться в путь, чтобы открыть нечто незнакомое.

Дмитрий Волчек:
Искусствовед Виктор Тупицын выдвинул однажды любопытную гипотезу психоаналитического толка: страсть к путешествиям - это попытка убежать от смерти. Смерть приходит в дом и не застает хозяина - он уехал и его местонахождение неизвестно. Боулза называют мрачным писателем, смакующим описание насилия. "В нем была зловещая тьма как в недопроявленной пленке" - это замечание Уильяма Берроуза я уже цитировал. Часто упоминают рассказ "Нежная добыча", сцены кастрации и изнасилования героя - арабского мальчика, шокируют чувствительных читателей. Кристофер Сойер-Луцано отмечает в своей монографии, что этот рассказ, как и прозу Боулза вообще, отличает несоответствие брутальной фабулы отстраненной, даже лирической повествовательной манере. Сойер-Луцано сравнивает Боулза и Селина - их роднит неприязненное отношение к человечеству, ироничный, отстраненный взгляд. Но если Селина можно назвать романтиком, Боулз, скорее, фотограф. Мотивы поступков героев Боулза не ясны и для них самих, и для читателя. Боулза справедливо называют единственным американским экзистенциалистом. Если перечислять писателей, повлиявших на стиль Боулза, то это Андре Жид, и затем Сартр и Камю. Боулз говорил, что в романе "Под покровом небес" четыре главных героя - 3 человека и пустыня. Причем пустыня - главный протагонист, выходящий в конце победителем. Человек, отдаляясь от самого себя, сливается с пейзажем. Боулз, кстати, был фотографом не только в символическом, но и в буквальном смысле - вышло несколько альбомов его марокканских фотографий.

Бернардо Бертолуччи:
Я говорил Боулзу, что мне очень интересным кажется тот факт, что первый из великих экзистенциалистов Альберт Камю родился в Алжире и действие его романа "Чума" происходит в алжирском городе Орано. Мне показалось очень странным и интригующим, что действие романа "Под покровом небес" тоже начинается в Орано. Почему же эти две книги, своего рода столпы экзистенциальной литературы, начинаются в этом городе? Мы пытались это понять вместе с Полом. Наверное, есть что-то во влиянии исламской культуры с присущим ей фатализмом. В экзистенционализме присутствует большая доля фатализма и, может быть, на него повлияла как раз мусульманская культура.

Дмитрий Волчек:
Всех, кто навещал Боулза в Марокко, поражал более чем скромный стиль его жизни. Он поселился в бедном районе Танжера в обычном многоквартирном доме. Дженнифер Бейчвол, режиссер документального фильма "Пусть падает", так объясняет нежелание писателя перебираться в другое комфортабельное место.

Дженнифер Бейчвол:
Он не был богатым человеком, конечно, но он никогда не нуждался в деньгах, жизнь в Марокко очень дешевая. Я спрашивала его, почему он не переедет в более достойное место? Во времена интерзоны, в самые яркие дни Танжера, в 20-30-е, годы большая группа экспатриантов жила в Танжере в районе, называемом Старой горой. Они жили в невероятной роскоши, и до сих пор люди так живут. Мы брали у некоторых интервью, мне казалось, что я вернулась в колониальные времена. Боулз же всегда жил очень скромно и говорил, что ему непременно нужен камин, и он никогда не переедет туда, где нет камина. Прежде его жена Джейн Боулз жила в квартире прямо под ним, так что они могли быть независимы друг от друга, но в то же время все время поддерживать контакт. У них был телефон, который связывал только две их квартиры, и они целыми днями говорили друг с другом по телефону.

Дмитрий Волчек:
Удивлявшая многих подчеркнуто скромная жизнь Боулза в Танжере была, как говорит Дженнифер Бейчвол, лишь одним, да и не самым значительным, проявлением его бунтарства.

Дженнифер Бейчвол:
Он был бунтарем во всем. Он отверг Америку для того, чтобы быть образцовым экспатриантом, как Хемингуэй, который заграницей оставался очень американским и всегда возвращался на родину, чтобы описать свои приключения. Боулз намеренно ускользал в тень. Он сам научился музыке и стал великолепным композитором. Он мог сделать очень успешную музыкальную карьеру, но решил вместо этого стать писателем. И его писательская карьера тоже была очень удачной. Но когда ему не хотелось писать, он не писал. Казалось, у него не было целеустремленности, и это мне очень нравится, в частности потому, что этот так расходится с тем, что принято считать американским идеалом. В своей личной жизни он тоже был бунтарем. Его брак с Джейн Боулз - один из великих литературных союзов. Джейн была лесбиянкой, когда они познакомились, а Пол был по меньшей мере бисексуальным. И хотя у них не было общей сексуальной жизни, они были безраздельно преданы друг другу. Он заботился о Джейн до последнего дня, и он не отходил от нее ни на шаг, когда она болела перед смертью. Их союз был совершенно бунтарским, немыслимым, неповторимым. Он был таким новатором и столь скромно к этому относился, с такой иронией говорил о своих достижениях. Мне это кажется замечательным.

Дмитрий Волчек:
"Боулз отказался от музыкальной карьеры" - говорит Дженнифер Бейчвол. О Боулзе-композиторе я попросил рассказать профессора университета Эмори в Атланте Игоря Вишневецкого.

Игорь Вишневецкий:
Музыка, которую он писал, очень красива гармонически, невероятно проста по решению, рассчитана на исполнение небольшими ансамблями, меланхолична и одновременно совершенно внеэмоциональна. Очень многие современники Боулза искали в музыке ключи к бессознательному, то есть к выходу за пределы музыки просто, к снятию границ. Композиции же Боулза вполне просчитаны и предсказуемо успешны. Когда слушаешь сочиненную во время первой поездки в Танжер "Сонату для гобоя и кларнета" или навеянные путешествием по Сахаре сцены из Анабазиса на слова Сен-Жен Перса, трудно отделаться от ощущения, что их гротескная полифония и отчасти танцевальные ритмы могли бы быть вдохновлены городскими видами Парижа, Берлина, Нью-Йорка. Проза его по сравнению с музыкой написана бесстрастно и отстраненно, но оставляет сильнейшее эмоциональное впечатление. Вам предлагается заглянуть в мир собственного подсознательного и в выползающую оттуда нечеловеческую тьму. Среди музыкантов распространено суждение, что переход Боулза к прозе был вынужденным отступлением, отказом от себя самого, что Боулза не поняли. Это не совсем так. Сотрудничеством с Боулзом-композитором дорожили Оурсон Уэллс, Сальвадор Дали, Теннеси Уильямс. Русско-американский композитор Владимир Дукельский называл его "невероятно талантливым". А язвительный и резкий Сергей Прокофьев согласился консультировать Боулза, музыке нигде не учившегося, по теории композиции.

Дмитрий Волчек:
В 50-е годы Танжер был местом паломничества писателей-битников. С Уильямом Берроузом Пол Боулз познакомился в 51-м году. Танжер тех дней описан в книге Берроуза "Интерзона". Бернардо Бертолуччи вспоминает свои разговоры с Боулзом о его дружбе с битниками.

Бернардо Бертолуччи:
Когда я говорил Полу о Гинзберге, Корсо или Гейте, которые ездили навещать его, он радостно улыбался, он ведь был очень замкнутым человеком, и битники разбивали однообразный ритм его дней. Через несколько лет после своего первого визита Гинзберг написал ему: "Мы хотим вернуться в Танжер". И Пол, схватившись за голову, воскликнул: "Боже мой, битники возвращаются!", со страхом, но и с восторгом. Он ведь был очень замкнутым человеком и внешне довольно ординарным. Всегда носил синий блейзер и даже, собираясь на танжерский базар, надевал белую рубашку и галстук. Мне кажется, так он пытался скрыть внутреннее неистовство. Внутри, в душе, в мыслях он был совершенно необузданным, вот почему он хотел выглядеть так строго.

Дмитрий Волчек:
Кристофер Сойер-Луцано пишет, каких трудов ему стоило убедить Пола Боулза помочь ему в работе над книгой. Дженнифер Бейчвол тоже пришлось приложить немало усилий, чтобы вызвать Пола Боулза на откровенность.

Дженнифер Бейчвол:
Он никогда не отвечал на вопрос прямо. Он избегал прилагательных и играл словами. Но были и очень трогательные моменты. Как-то раз мы заговорили о любви, потому что в его жизни были люди, которые были в него влюблены, но он отрицал, что любил кого-то. Ближе всего к этому были его отношения с Джейн. И я спросила его о долгих отношениях с Омаром Джакуби, которые многие считали великим любовным романом. И он произнес тихо: "О, я не могу больше об этом говорить, у меня не осталось прилагательных. И я так мало курил гашиш сегодня". Я спросила: "Вы хотите еще гашиша?" И он ответил: "Думаете, у меня от этого появятся прилагательные?" Он был очень остроумным и обаятельным человеком.
Дмитрий Волчек:
В последние годы жизни Боулза часто спрашивали - не хочет ли он наконец вернуться в Америку, хотя бы на лечение? Писатель отказывался наотрез.

Дженнифер Бейчвол:
Он всегда говорил: "Мне нет смысла возвращаться в Америку, потому что мои друзья умерли". И действительно, из современников, с которыми он провел большую часть своей жизни, уже никого не осталось. Уильям Берроуз и Гинзберг были последними, и они умерли в 97-м. Было в несколько близких людей в Танжере, но, конечно, не было ничего похожего на литературный круг, существовавший в 30-40-е годы, а затем в 50-60-е, когда приезжали битники.
Дмитрий Волчек:
Можно ли сказать, что Пол Боулз остался недооцененным, непрочитанным писателем? Это все же преувеличение, примеров, когда книга становится бестселлером через несколько десятков лет после первого издания, множество - хрестоматийные рассказы Кафки. Так что справедливо замечание Бернарда Бертолуччи.

Бернардо Бертолуччи:
Широкая публика, к сожалению, с большим опозданием открывает великих писателей, особенно самых сложных и, как правило, самых лучших. После моего фильма роман Боулза стал бестселлером, и не только в Италии. Может быть, широкая публика открыла для себя Боулза благодаря фильму, но это вовсе не означает, что он не был великим писателем. Успех у публики никогда не был доказательством величия. В противном случае все авторы боевиков-бестселлеров стали бы классиками, а те, кого никто не читает, ничего бы не стоили. Через 200 лет мы увидим - от авторов триллеров не останется ни следа, а о тех, которых может быть никто не читал, останется все.

Дмитрий Волчек:
Очень трогательной мне показалась запись, которую я нашел на сайте крупнейшего интернетовского книжного магазина "Аmazon.com". Поклонница Пола Боулза из Нью-Йорка пишет о том, как она в марте 99-го года приехала навестить писателя в Танжер. Вот ее рассказ:
"Водитель такси был поражен, когда мы подъехали к этому дому, он не мог поверить, что у двух американок могут быть какие-то дела в таком бедном месте. Он очень болен - предупредили нас - так что вы можете оставаться только на несколько минут. Мы вошли в спальню. Пол Боулз - любимец нью-йоркского света, критиков, рок-звезд и поэтов-битников, лежал на кровати в коричневом халате, описанном в книге "Танжерские дни", и ел печенье из бумажного пакета. Тонкий, как тростинка, он очень плохо слышал и почти ослеп от глаукомы, но, казалось, был рад, что мы специально приехали в Танжер повидать его. Я попросила его подписать книгу, и теперь на моем экземпляре "Пусть падает" есть надпись: "Пол Боулз. Танжер. 10-е марта 1999 года". Это мой самый дорогой сувенир".
Пол Боулз умер 18-го ноября 99-го года. Ему было 88 лет.

Hidden Content
You'll be able to see the hidden content once you reply to this topic.

[Sasha]

Когда фильм Бертолучии показали в России (или в СССР?) - это было вроде на Московском Кинофестивале, то название перевели как "Расколотое небо". Я слышал, что такой перевод названия был согласован с авторами.